Неточные совпадения
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на
девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по
высокой траве и по дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
Он обернулся к ней. Та сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть перед ним, ступенькой
выше его. Тусклый свет проходил со двора. Раскольников разглядел худенькое, но милое личико
девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски, на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось.
Она, как тень, неслышно «домовничает» в своем уголку, перебирая спицы чулка. Перед ней, через сосновый крашеный стол, на
высоком деревянном табурете сидела
девочка от восьми до десяти лет и тоже вязала чулок, держа его высоко, так что спицы поминутно высовывались
выше головы.
А когда Бережкова уходила или уезжала из дома,
девочка шла к Василисе, влезала на
высокий табурет и молча, не спуская глаз с Василисы, продолжала вязать чулок, насилу одолевая пальцами длинные стальные спицы. Часто клубок вываливался из-под мышки и катился по комнате.
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую дверь, которая вела к чулану или к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и
высокая женщина, красивая собой, стояла перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках
девочку лет двенадцати, почти без памяти.
В таком настроении одной ночью или, вернее, перед утром, мне приснилось, будто я очутился в узком пустом переулке. Домов не было, а были только
высокие заборы. Над ними висели мутные облака, а внизу лежал белый снег, пушистый и холодный. На снегу виднелась фигурка
девочки в шубке, крытой серым сукном и с белым кроличьим воротником. И казалось — плакала.
— Нельзя тебе знать! — ответила она угрюмо, но все-таки рассказала кратко: был у этой женщины муж, чиновник Воронов, захотелось ему получить другой,
высокий чин, он и продал жену начальнику своему, а тот ее увез куда-то, и два года она дома не жила. А когда воротилась — дети ее, мальчик и
девочка, померли уже, муж — проиграл казенные деньги и сидел в тюрьме. И вот с горя женщина начала пить, гулять, буянить. Каждый праздник к вечеру ее забирает полиция…
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою
выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе уж пожилые женщины. На верху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние
девочки в черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе
девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
На
высоком чистеньком крыльце небольшого, но очень чистого деревянного домика, окруженного со всех сторон акациею, сиренью, пестрыми клумбами однолетних цветов и не менее пестрою деревянною решеткою, стояли четыре женщины и две молоденькие
девочки.
— Вот что, брательники… Поедемте-ка лучше к
девочкам, это будет вернее, — сказал решительно старый студент Лихонин,
высокий, сутуловатый, хмурый и бородатый малый. По убеждениям он был анархист-теоретик, а по призванию — страстный игрок на бильярде, на бегах и в карты, — игрок с очень широким, фатальным размахом. Только накануне он выиграл в купеческом клубе около тысячи рублей в макао, и эти деньги еще жгли ему руки.
Мы с сестрицей катались в санях и в первый раз в жизни видели, как крестьянские и дворовые мальчики и
девочки смело катались с
высокой горы от гумна на подмороженных коньках и ледянках.
В улице уже не видно было Рыбина, шел какой-то
высокий человек в длинном пальто, бежала
девочка.
Мальчик, по имени Валек,
высокий, тонкий, черноволосый, угрюмо шатался иногда по городу без особенного дела, заложив руки в карманы и кидая по сторонам взгляды, смущавшие сердца калачниц.
Девочку видели только один или два раза на руках пана Тыбурция, а затем она куда-то исчезла, и где находилась — никому не было известно.
Кто не согласится, что под внешней обстановкой большей части свадеб прячется так много нечистого и грязного, что уж, конечно, всякое тайное свидание какого-нибудь молоденького мальчика с молоденькой
девочкой гораздо
выше в нравственном отношении, чем все эти полуторговые сделки, а между тем все вообще «молодые» имеют какую-то праздничную и внушительную наружность, как будто они в самом деле совершили какой-нибудь великий, а для кого-то очень полезный подвиг.
Смуглый, стройный, — что особенно было заметно, когда он стоял на коленях спокойно и прямо, как бы под чьим-то строго наблюдающим взором, — с
высокою и широкою грудью, он казался Передонову совсем похожие на
девочку.
Прасковья Ивановна была очень довольна, бабушке ее стало сейчас лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе
девочку, что когда бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых
высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.
Высокая, худая женщина, с изможденным, усталым, точно почерневшим от горя лицом, стояла на коленях около больной
девочки, поправляя ей подушку и в то же время не забывая подталкивать локтем качающуюся колыбель.
Высокий человек в кожаном переднике, с голыми огромными руками, держит на плече
девочку лет шести, серенькую, точно мышь, и говорит женщине, идущей рядом с ним, ведя за руку мальчугана, рыжего, как огонь...
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные головы —
девочка била в ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку, что-то говоря
высоким голосом, мальчишка — хохотал, перегибаясь, а в чаше, по темному вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки цветов.
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат
высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую кудрявую
девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики в ней,
девочка качается на ходу, распевая...
Над толпою золотыми мотыльками трепещут желтые огни свеч,
выше, в темно-синем небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще процессия — это
девочки со статуей мадонны, и — еще музыка, огни, веселые крики, детский смех, — всей душою чувствуешь рождение праздника.
В общественных катаниях, к сожалению моему, мать также не позволяла мне участвовать, и только катаясь с сестрицей, а иногда и с маленьким братцем, проезжая мимо, с завистию посматривал я на толпу деревенских мальчиков и
девочек, которые, раскрасневшись от движения и холода, смело летели с
высокой горы, прямо от гумна, на маленьких салазках, коньках и ледянках: ледянки были не что иное, как старые решета или круглые лубочные лукошки, подмороженные снизу так же, как и коньки.
Очень давно когда-то всего на несколько минут я встретил одно весьма жалкое существо, которое потом беспрестанно мне припоминалось в течение всей моей жизни и теперь как живое стоит перед моими глазами: это была слабая, изнеможенная и посиневшая от мокроты и стужи
девочка на
высоких ходулях.
Я никогда ни одного слова не рассказывал о том, как приходила эта
девочка и как она плясала на своих
высоких ходулях, ибо во мне всегда было столько такта, чтобы понимать, что во всей этой истории ровно нет никакой истории.
Во-первых,
девочка была богиней: на ней был фантастический наряд из перемятой кисеи и рыжего плиса; все это было украшено гирляндами коленкоровых цветов, позументом и блестками; а на ее
высоком белом лбу лежала блестящая медная диадема, придававшая что-то трагическое этому бледному профилю, напоминавшему длинный профиль Рашели, когда эта пламенная еврейка одевалась в костюм Федры.
Особенно нравились ему слова «певчая душа», было в них что-то очень верное, жалобное, и они сливались с такой картиной: в знойный, будний день, на засоренной улице Дрёмова стоит
высокий, седобородый, костлявый, как смерть, старик, он устало вертит ручку шарманки, а перед нею, задрав голову,
девочка лет двенадцати в измятом, синеньком платье, закрыв глаза, натужно, срывающимся голосом поёт...
Дело объяснилось следующим образом: двенадцатилетняя крестьянская
девочка ушла тихонько с фабрики ранее срока и побежала с бураком за черемухой, которая росла по речке; она взлезла за ягодами на дерево и, увидев барина с ружьем, испугалась, села на толстый сучок и так плотно прижалась к стволу
высокой черемухи, что даже витютины ее не заметили и сели на ольху, которая росла почти рядом с черемухой, несколько впереди.
Владимир Сергеич встал, обернулся и увидал сперва двух
девочек лет около десяти, в розовых ситцевых платьицах и больших шляпах, проворно взбегавших по ступеням террасы; вскоре за ними появилась девушка лет двадцати,
высокого роста, полная и стройная, в темном платье. Все они вошли в комнату,
девочки чинно присели перед гостем.
Сергей же Михайлыч был человек уже немолодой,
высокий, плотный и, как мне казалось, всегда веселый; но, несмотря на то, эти слова мамаши запали мне в воображение, и еще шесть лет тому назад, когда мне было одиннадцать лет и он говорил мне ты, играл со мной и прозвал меня девочка-фиялка, я не без страха иногда спрашивала себя, что я буду делать, ежели он вдруг захочет жениться на мне?
В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было 23 года, — и что у родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, — последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность во мнении строгих читателей! — виноват, забыл включить, что Жорж был единственный сын, не считая сестры, 16-летней
девочки, которая была очень недурна собою и, по словам маменьки (папеньки уж не было на свете), не нуждалась в приданом и могла занять
высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.
И когда мы с Иваном Иванычем вошли в его маленький кабинет, две босые
девочки сидели на полу и рассматривали «Иллюстрацию» в переплете; увидев нас, они вспрыгнули и побежали вон, и тотчас же вошла
высокая тонкая старуха в очках, степенно поклонилась мне и, подобрав с дивана подушку, а с полу «Иллюстрацию», вышла.
Я положил фуражку; он провел меня в гостиную. В больших креслах сидела
высокая худощавая дама лет сорока пяти, рядом с нею помещался, должно быть, какой-нибудь помещик, маленький, толстенький, совсем белокурый, с жиденькими, сильно нафабренными усами, закрученными вверх, с лицом одутловатым и подозрительно красным. Лидия разливала чай, около нее сидели чопорно на
высоких детских креслах две маленькие
девочки.
Мария Астафьевна всхлипнула и убежала с нарастающим громким рыданием, такая маленькая в большом и
высоком коридоре, как
девочка. Доктор Шевырев посмотрел ей вслед, еще раз взглянул на часы и, покачав головою, отправился к себе наверх.
В дверях показалась хозяйка — важная
высокая дама с светлым ореолом седых, высоко зачесанных волос. Дети окружили ее с выражением своего восторга, а маленькая
девочка, та, что прыгала, утомленно повисла у нее на руке и тяжело моргала сонными глазками. Подошел и Сашка. Горло его перехватывало.
Прибежала
девочка — тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом на черного похожа. Видно, что дочь. Тоже — глаза черные, светлые и лицом красивая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса. На полах, на груди и на рукавах оторочено красным. На ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие с
высокими каблуками; на шее монисто, всё из русских полтинников. Голова непокрытая, коса черная, и в косе лента, а на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.
Из вагона выскочили две
девочки и повисли на шее у Вари. За ними показались полная, пожилая дама и
высокий тощий господин с седыми бачками, потом два гимназиста, навьюченные багажом, за гимназистами гувернантка, за гувернанткой бабушка.
Вы считаете себя
выше, презираете
девочек, которые «бегают» за учителями и равными себе воспитанницами, а сами «обожаете» простую девушку-горничную, «мужичку», как называет себя Аннушка!
— Ничего, Нина! Ничего, моя
девочка, потерпи немного! Год пролетит незаметно, ты и не заметишь, а там — ты снова увидишь и синее небо, и яркое солнце, и
высокие горы. Все! Все!
Слово «maman» магически подействовало на всех:
девочки умолкли и мгновенно подтянулись, фрейлен Линдер изменилась в лице и чуть ли не на цыпочки поднялась, чтобы казаться еще прямее и
выше.
«Вот как! И тут, значит, поспела!» — мысленно отметила я, живо представив
высокую тоненькую
девочку с насмешливо-гордым лицом и зелеными глазами.
Может быть, и
высокое мрачное здание, и бело-зеленые
девочки — только сон, вещий сон прежней вольной, свободной Нины Израэл?
— Паланя, — обратилась она затем к
высокой, вертлявой, похожей на цыганку
девочке с бойко поглядывающими на всех цыганскими же глазами. — Паланя! Ты им погадаешь? А?
Дуня поднялась для чего-то на цыпочки и замерла от восторга. Прямо против нее на
высокой тумбочке стояла прелестная, закинутая назад головка какой-то красавицы из зеленого, крашеного гипса. Прелестный точеный носик, полуоткрытые губки, сонной негой подернутые глаза, все это непонятно взволновало
девочку своим красивым видом.
Милый, милый лес, знакомые избушки, темный погост с крестами,
высокая колоколенка — вот что захватило и поглотило сейчас все существо
девочки Дуни.
В воспоминаниях Дуни мелькал образ
высокой, нескладной
девочки, белобрысой и некрасивой, с умным лицом, такой сухой и черствой на вид.
И Дуня инстинктивно прижалась к ласковой горбунье, как бы ища у нее защиты от
высокой женщины. Тетя Леля словно угадала настроение
девочки и молча крепко пожала ее дрогнувшую ручонку.
Лестница кончилась… И шесть
девочек, одетых в праздничные одинаковые платья и белые передники, очутились в огромной зале с колоннами, с роялем-гигантом, стоявшим у окна, с изящными желто-белыми стульями из карельской березы, с такими же диванами без спинок и всевозможными украшениями на
высоких тумбах и бра.
— Екатерина Ивановна, родненькая, не наказывайте Наташу… Она не виновата… Она нечаянно… Клубком… — залепетала
девочка… — Не она… Это… Это я… ее научила… Давай бросать, говорю, чей
выше… А ее как отлетит в сторону!.. В Павлу Артемьевну грехом и попади… Господи! Не нарочно же она!..
Высокая полная
девочка лет четырнадцати подошла к Дуне.
В девять лет
девочка уже видит «заграницу»… Знает чопорный Берлин… Веселый Париж…
Высокие Альпы… Изрезанную каналами Венецию, «водяной город»… и немеет от восторга при виде Адриатического моря…